Иногда они умирают - Страница 111

111

Я крепко взял Тиссу за руку.

– Не отходи от меня. Иначе мы потеряем друг друга.

Она кивнула, отворачиваясь от ветра. Но он был со всех сторон. Слепил и пытался задушить.

Я шел вперед и тянул девушку за собой, пробиваясь сквозь метель. Каменная пирамида была где-то слева. Если я еще не сбился с верного направления, до нее всего метров пятнадцать. Не больше.

Снежные пумы, рыча и царапая ледяными когтями наши куртки, бросались на нас. Под ногами ползали длинные змеи поземки, они текли вниз по склону, желая утащить следом за собой. Небо и земля поменялись местами.

Рука Тиссы в моей руке неожиданно дрогнула.

– Смотри, там кто-то стоит. Машет нам. Зовет. – Она уже была готова шагнуть в сторону, но я удержал ее.

– Нет. Туда идти нельзя. Он заманит нас в пропасть.

Она хотела спросить, откуда я это знаю, но колючая ладонь ветра закрыла ей рот. И Тисса подчинилась мне, бредя следом сквозь косой снег. Он набивался в волосы, сыпался за воротник, облеплял ботинки, на рюкзаке, который я нес, намело целый сугроб.

Темные очертания камней выросли сбоку, совсем не там, где я ожидал их увидеть. Я потащил Тиссу за собой к этому единственному укрытию.

В крошечной трещине между валунами можно было едва уместиться вдвоем. Но здесь стало реально перевести дыхание. Ветер больше не сек лицо, только посыпал нас сверху из дыры в потолке мелкой ледяной крупой. Я развернул спальник, накинул на нас, прижал Тиссу к себе. Рядом по-прежнему кружили белые призраки. Мутные видения, сотканные из снега и ветра. Унылая симфония метели навевала сон.

Я заметил, что голова девушки начала клониться на грудь. Расслабленное тело привалилось к моему. Я резко встряхнул ее.

– Тисса, здесь нельзя спать. Иначе не проснешься.

Она вздрогнула, несколько раз провела ладонями по лицу, стараясь смыть с него сон. Но спустя пару минут снова начала проваливаться в полудрему. И я сам отметил, как у меня все сильнее слипаются глаза, вой бури отдалился, приятное тепло мягким одеялом легло на плечи.

Я заставил себя стряхнуть наваждение, отстранился от Тиссы, вытащил ганлин, набрал полную грудь воздуха, поднес флейту из кости и серебра к губам и заиграл.

В этот раз она пела по-другому. Заунывно, повторяя один и тот же звук, который медленно тек над перевалом, протягивая во все стороны тысячи невидимых рук-отголосков. Летел сквозь пургу, вонзаясь в брюхо тяжелой тучи. Из «лошадиных ноздрей» вылетали облачка пара.

Тисса очнулась от своего забытья. Едва услышав этот голос, она вскинула руки и зажала уши обеими ладонями. Потом, притерпевшись к непривычному звучанию, пробормотала что-то тихо, ее голос долетел до меня сквозь пение флейты:

– Ты вылитый Раттенфангер фон Хаммельн. Дудочник из Хаммельна. Может, уведешь за собой метель и сбросишь в пропасть?

Ганлин ответил ей насмешливой, резкой трелью.

Я играл несколько часов. Тисса сидела очень тихо, прижавшись ко мне, но не спала. Ее глаза блестели, а взгляд блуждал по неровной шероховатой поверхности камней, следил за снежинками, залетающими в наше убежище. Ежилась от холода и наконец принялась кашлять. Я посмотрел на нее, но девушка отрицательно покачала головой, порылась в кармане, вытащила лакричный леденец, крепче прильнула ко мне и вновь погрузилась в созерцательное оцепенение. Тепло ее тела, пробивающееся сквозь толстый слой одежды, неровное дыхание, касающееся моей руки, не давали отключиться мне самому…

А потом ганлин вдруг вернул воспоминание. Необычайно яркое. Последний день осени, освещенный бледными солнечными лучами, пробивающимися сквозь дымку, затягивающую небо.

Прошлое подступило так близко, что целиком заслонило собой настоящее. И я легко погрузился в него.

…Вдали темнела зубчатая полоса леса. Справа от него стояли одноэтажные домики для гостей, желающих насладиться зимними видами спорта. Снег выпал неделю назад, но ни у кого не было уверенности, что он не растает через пару дней. Подъемники, установленные на склоне горы, не работали. Неровная узкая лыжня тянулась вперед, пересекая долину. Ее двойная линия то и дело обрывалась, снег с двух сторон был взрыт, словно по нему ползали, с проклятиями подбирая палки и сваливающиеся лыжи. Больше никаких следов человека.

Сезон еще не начался. Но двум одушевленным не терпелось его открыть.

Физическая нагрузка – единственная возможность для нас, ошалевших от равнодушных студентов, отсиживающих положенные по контракту часы в аудитории, встряхнуться, прийти в себя и, по выражению Уолта, «проветрить мозги». Фитнес-залы, бассейны и прочие общественно-спортивные заведения не годились для этой цели. Быстрее всего утомление стиралось на природе, где не было людей.

Пробежки в глухой части парка, гонки на велосипедах по лесу, горные лыжи, плавание в диких бухтах, подальше от городских пляжей, – все это отлично подходило для того, чтобы встряхнуться.

– У тебя крепление болтается. – Уолт указал концом лыжной палки на раскрутившийся винт.

– Вижу. Но от этой поездки отказываться не собираюсь, – ответил я, затягивая гайку туже. – У меня вчера был семинар на последнем курсе.

– А у меня на третьем, – с усмешкой отозвался он. – Пришла вся группа. Так и не понял, зачем они записываются на мой факультатив. Он же не имеет практического применения, как мне заявляют регулярно.

– Хотят поглазеть на одушевленного. Ты же знаешь.

Сегодня у нас был так называемый академический день. Надлежало сидеть в библиотеке, готовиться к лекциям, изучать литературу, составлять планы на следующую неделю, но мы без малейших угрызений совести сбежали в этот маленький поселок, чтобы покататься на лыжах.

111